Тогда и я, и другие многие комментаторы смело утверждали: ну бросьте, российская школа настолько организационно никчемная субстанция, что она любую государственную активность всегда сведет к бурной имитации. Однако 2023 год показал, что в борьбе с внешним врагом престарелые российские учительницы и директора вспомнили комсомольский задор, сдули пыль со старых советских методичек и вновь почувствовали себя нужными.
Можно сколь угодно долго перечислять успехи или достижения российского образования — тут уж на ваш вкус. Если вам нравится позиция критика — пожалуйста, готов вам рассказать, сколько учителей из российских регионов работали на «освобожденных территориях» (десятки тысяч) и как в духе свинячьего правительства «Скотного двора» министерство просвещения РФ за этот год камня на камне не оставило от либерального духа отечественного закона «Об образовании».
Если вам нравится позиция оптимиста — пожалуйста, готов вам рассказать о новых школах, которые по всей стране и правда строятся сотнями, о достижениях российских школьников на международных олимпиадах и многом другом.
На мой же вкус, все это принципиально неважно. В этом году мне было гораздо важнее понять, российская школа (обобщенная, включая садики, колледжи и вузы) — она вообще имеет какой-то ценностный хребет? или у нее вообще нет ничего святого?
Как у историка, у меня, конечно, не было никаких иллюзий относительно задач массовой школы на излете эры индустриальных (или модерных) государств. Когда комментаторы ужасались очередному школьному учебнику истории имени Владимира Мединского, я всегда их успокаивал, напоминая, что у массовой школы нет и никогда не было задачи дать гражданам хорошее академическое образование. Задача массовой школы — воспитать достойного, правильно мыслящего (по мнению режима) гражданина. Остальное — бантики на подарочных коробках и мертвому припарка.
В своей книге «Надзирать и наказывать» философ Мишель Фуко справедливо ставит равенство между школой, тюрьмой и армией для современного государства. Их задачи — дисциплинарные, их привилегия — насилие над личностью.
Все это понятно, но, признаюсь, я думал, что когда дойдет до предельных оснований человеческого бытия, вопросов добра и зла, жизни и смерти — то школа остановится. Это же они — учительницы и директора — рассказывают нам и нашим детям про «маленького человека» Чехова, про гуманитарные ценности, рассказывают про принятие христианства на Руси и отказ от языческих жертвоприношений. Это их «учат в школе, учат в школе, учат в школе» звучит каждое первое сентября: «книжки добрые любить и воспитанными быть» обещает оно слушателям. В конце концов, это именно они около каждого разбитого окна или порванной рубашки задают сакраментальное «кто первый начал?», а сбежавшим с уроков говорят «а если все с крыши прыгнут, ты тоже прыгнешь»?
Этот год показал: можно и первым начинать, и с крыши прыгать всем вместе. Оказывается, прекрасные учительницы литературы и истории в первых рядах, вопреки своим «маленьким человекам» и «непротивлениям злу насилием» ведут «разговоры о важном» и диктуют письма солдатам, устанавливают «парты героев» и приглашают на патриотические беседы бывших уголовников. Да, совсем уж откровенную дичь творит меньшинство, но ведь большинство с этим соглашается!
И что самое важное: мы говорим не про какие-то там мелкие промахи, мы говорим о самой сути учительской профессии — о моральных ценностях, которые они вроде как должны передавать детям. Убивать — нельзя. Воровать — нельзя. Оказалось, что для российской школы в среднем все это пустой звук.
Зачем они это делают? Я далек от мысли, что они это искренне. Скорее, они впервые почувствовали себя нужными. Педагоги старше 40 лет — это 90% всего учительского корпуса в России, старше 50 лет — треть всех учителей. Они воспитывались в советской традиции, наверняка успели поносить пионерский галстук и посмотреть по телевизору похороны Брежнева. Они оказались выброшенными за пределы внимания общества в 1990-е, пережили два-три десятилетия откровенного общественного унижения, будучи названными представителями одной из самых непрестижных профессий в стране.
И вот наступила долгожданная сатисфакция.
В феврале 2022 года государство вспомнило, что у него есть школа, и из школы можно сделать рупор пропаганды похлеще телевизионного. Учителям сказали, что они теперь не «сфера услуг» (этим летом это понятие с помпой исключили из закона «Об образовании»), а важные государственные люди. Образование расправило плечи и вместе со всей страной, которой предложили наркотик великодержавной сатисфакции, пережило свой собственный катарсис. Государство наконец поняло, зачем ему школа (возможно, кто-то перечитал Фуко), а школа поняла, зачем она государству. И оказалось, что в этом союзе все счастливы.
Важное следствие появления этого союза: увы, российскую школу больше нельзя рассматривать как основу для возникновения «прекрасной России будущего». Она точно больше не может рассматриваться как претендент на статус «волос Мюнхаузена», за которые российское общество само себя вытянет из нынешней гуманитарной катастрофы.
Но кого это сейчас вообще волнует?
